Конкурс. ПРАЗДНИК (проза) Галина Беломестнова

На "ОТЛИЧНО!" Пятнадцать баллов! Очень понравилась работа. Это здорово. Спасибо. Даже поделиться захотелось с Вами отрывком из моей повести о войне: пишу понемногу, что-то из воспоминаний моих детских, что-то из писем ветеранов, газетной хроники, рассказов родителей... 

"Вообще-то свою маму мы очень нежно любили. Но сколько помню себя, мама всегда была слишком резкой в своих высказываниях, общалась с нами, как-то по-особому, чаще не спрашивала, не просила, а как приказы отдавала. Безусловно, право на это давали ею пережитые, особенно тяжёлые для женщин, те суровые четыре с половиной года ожесточённых боёв и военных сражений с коварным врагом нашего народа, с фашизмом. А ведь она прошла с боями все эти 7 200 километров, участвовала в тридцати прорывах долговременной обороны гитлеровцев, из них было одиннадцать только крупных победоносных наступательных операций, в которых она участвовала! Она награждена несколькими боевыми орденами и многими боевыми медалями.

Пройденный огромный путь военных лет с первых дней войны, от Кардымских лесов в районе г.Смоленск, сквозь болота Ленинградской области, через всю Европу до Берлина, а также кровавые события в Праге и, наконец, целый год военной службы в составе оккупационных войск в Австрии в 1946 году, наверное, давали ей право на это! Наверное!

Когда я в сознательном возрасте пыталась найти сочувствие отца после очередной «стычки» с мамой, то всегда получала один и тот же ответ, и каждый раз практически беспристрастным тоном. При этом взгляд его становился таким загадочным, таким тёплым, мягким, трогательным, но незнакомым мне, что пробирала дрожь:

«А, чего же ты хочешь, моя родная девочка! Иметь три контузии, два ранения, осколок снаряда, застрявший в левом лёгком и касающийся средостения! По нескольку дней подряд стоять у операционного стола в кирзовых сапогах. Оперировать при свете керосиновой лампы в лучшем случае, а чаще, при тусклом свете самодельного «светильника», сделанного из гильзы снаряда. Оперировать в любое время суток, не смотря на погоду, не обращая внимания на страшный вой немецких самолётов, под жуткими бомбёжками и свистом пуль…, не отходя от стола даже по надобности! Представь себе это, дорогая моя и любимая Галка!»

Он доставал пачку сигарет, вытаскивал одну, постукивал по краю пачки, слегка облизывал кончик сигареты, изыскано вставлял её в мундштук из слоновой кости, неторопливо закуривал, изящно затягиваясь и выпуская дым, который сворачивался в причудливые бело-серые кольца. Так закуривать мог только мой отец. Я любила смотреть на него в эти минуты. И он глядел на меня необыкновенно ласковым взглядом своих красивых глубоко серых глаз, и только уже потом более спокойным ровным голосом продолжал.

«Она вот такой же девочкой, чуть старше тебя, без колебаний пошла на фронт, доблестно воевала и победила в схватке с жестоким, беспощадным, очень сильным и коварным врагом. Тебе надо научиться нашей маме многое прощать, всячески щадить её и беречь. Я тебя, дорогая и горячо любимая дочь, прошу об этом».

И мне становилось стыдно. Я, конечно, мало чего понимала в армейской жизни военных лет, но в наше мирное время наша армейская жизнь нас вполне устраивала! Бывало, только в кино вместе с героями фильма я живо переживала все ужасы и тяготы военных лет, которые легли нашим родителям и таким же, как они, на плечи. Бывало, подолгу не могла уснуть от страшных воспоминаний о войне, услышанных иногда от отца, матери или их однополчан.

Мне, совсем ещё подростку, а в последствие и юной девушке, трудно было поставить себя на «мамино место», перенестись в те суровые военные годы, представить, например, себя в палатке лютой зимой, около операционного стола, облитого кровью. Но фраза «осколок снаряда застрял в левом лёгком, касаясь средостения» щемила мое сердце, наводила страх на то, что в одно прекрасное время мы можем потерять нашу маму от осколка какого-то «дурацкого» снаряда, который однажды проткнёт это средостение и попадёт в сердце. И мама умрёт!

В более юном возрасте от жалости к маме я даже начинала похныкивать, а, бывало, и плакать горючими слезами. Мне было трудно представить себя без мамы, даже «вечно недовольной моим поведением и крайне несправедливой по отношению к моим шалостям». Внутри всё сразу же покрывалось холодком, я представляла себя несчастной девочкой, сиротой, без маминой ласки и заботы, сразу без дома, без тепла, без еды. Обиду тут же «кот языком слизывал» и всё сразу забывалось.

Мама! Наша мама, Подольская Вера Васильевна, урождённая Балабина, с первых дней Великой Отечественной войны воевала в качестве старшей операционной медицинской сестры в звании лейтенанта медицинской службы. Воевала с самых первых часов войны! Вот как это было.

Шестого июня она, как и все студенты медицинских учреждений города Горький, была призвана на очередные военные сборы. Располагались они в школе, в обычном порядке проходили военную подготовку и учёбу по оказанию медицинской помощи населению в мирное время и на случай форс-мажорных ситуаций.

Семнадцатого июня 1941 года в 24:00 было объявлено срочное построение на плацу школы со всем имеющимся имуществом. Начальник сборов зачитал приказ о срочной отправке всего отряда поездом в 20:40 в Москву. Погрузились в вагоны, в 8:30 прибыли по месту назначения и пешком стройными рядами прямо с вокзала направились в армейские казармы. Здесь из очередного приказа они узнали, что в предстоящие дни должны были получить более совершенные медицинские знания на случай уже венных действий.

Сюда, в Москву, были призваны медицинские работники со всех уголков России, из которых формировали отдельные роты медицинского назначения. В них входили специальные медицинские группы: общехирургические, нейрохирургические, офтальмологические, ортопедические, травмотологические и другие. Группы состояли из ведущего специалиста, безусловно, хирурга, оперирующего ординатора, старшей операционной медицинской сестры и двух операционных медсестёр. Таким образом, в каждой группе было по шесть человек, которые в срочном порядке проходили практику в медицинских учреждениях Москвы, каждый строго по своей специализации.

Во время учёбы все придерживались строгого распорядка: в 6:00 подъём, в 22:00 отбой. Всё остальное время занимала учёба. Приходилось работать и круглосуточно, дежурить у постели больных, приобретая необходимые навыки по уходу и оказанию им необходимой медицинской помощи.

В ночь с 21 на 22 июня 1941 года нейрохирургическая группа, в которую входила моя мама, работала в приёмном покое института имени Склифосовского в обычном режиме ночного дежурства. В 6:00 вошёл ординарец и коротко сказал:

«Принесли тревожную радиограмму. Разрешите зачитать»

В радиограмме значилось следующее: в срочном порядке надо было выслать две санитарные машины на военный аэродром к рейсу №… для встречи и принятия раненных бойцов Красной Армии.

Не прошло и нескольких часов, как раненые офицеры были уже доставлены в приёмный покой. В институт Склифасовского поступило всего четыре человека, все офицеры из высшего командования. Они были практически без сознания, в крови, в разорванном обмундировании, двое из них крайне в тяжёлом состоянии. Одному из раненных была наложена шина Дитрехса.

Даже бывалые медики в начале немного растерялись, но времени на обдумывание создавшейся ситуации не было. Переглянувшись между собой, а все присутствующие сразу поняли, что началось именно то, ради чего их всех здесь собрали на срочное обучение, поспешили переодеться для операционной и заняться срочным делом.

«Вот она, война!»

Подумала мама, холодная дрожь пробежала по спине. Уже в операционной, стоя около раненного офицера, приступая к работе, она горько вздохнула и окончательно убедилась в своих тайных мыслях, что их не просто так собрали всех в Москве и, что это далеко не последний в её жизни опасно раненный боец. По рядам присутствующих так же прошёл ропот, но старший по группе, майор медицинской службы, окинул всех грозным взглядом и приказал:

«Молчать!»

Затем уже более спокойным привычным тоном продолжил:

«Товарищи! Прошу вас молча готовить раненных в операционную для оказания необходимой медицинской помощи. Времени до пересменки осталось мало, сейчас около восьми утра. Приступим».

В одиннадцатом часу пришла смена, но мамина бригада оставалась на своём посту ещё несколько часов, так как к этому времени подвезли ещё несколько раненных офицеров. В первом часу не успела бригада покинуть ворота больницы, как уже всем стало ясно и все окончательно убедились в том, что началась именно она, Великая Отечественная война!

К репродукторам бежали люди, и почти каждый из них прикладывал платок к глазам, уже успевшим намокнуть. Оказывается, ещё в 12 часов дня по московскому времени диктор радио, знаменитый Левитан, объявил о начале военных действий в пределах границ Союза Советских Социалистических Республик. В 4 часа утра фашистские войска подвергли бомбардировке наши города: Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и многие другие. Массированный артиллерийский обстрел наших границ и налёт вражеских самолётов на мирные города СССР, производился также с румынской и финской территорий. Началось великое сражение, советский народ был призван к Отечественной войне против немецко-фашистских захватчиков!

Вскоре мамину группу спецмашина подвезла к казармам, в которых они были рассредоточены, и уже здесь, на месте все узнали о подробностях грозного воскресного июньского утра 1941 года.

В 13:30 было объявлено срочное построение на плацу, заслушан приказ об обязательном обмундировании всех в военную форму строго в соответствии с присвоенным званием, все личные вещи необходимо было отправить по почте домой или отдать на некоторое время, на сохранение, имеющимся в Москве родственникам, поскольку война долго не продлится.

По линии маминого отца, Балабина Василия Васильевича, проживала в Москве его сестра, тётя Оля, и мама, будучи в увольнении в предыдущие дни, уже неоднократно бывала у неё в гостях по разрешению командира. Тётя Оля любила маму и всегда радовалась её приходу.

«Хвалю за ухоженную косу, люблю за красивую кокетливую девичью одежду, считаю тебя красавицей. Так всегда держать, Верочка, знай наших туртапинских девчонок!»

А тут, 22 июня 41-го явился к ней красивый молодой лейтенант в военной форме, в пилотке с двумя кубарями в петлицах погон и только толстая коса, обворожительная улыбка до ушей и удивительная выправка выдавала в лейтенанте прежнюю красавицу, любимую племянницу, Верочку Балабину. Дочка тёти Оли, маленькая Верочка, даже позавидовала Вере большой:

«Ой, Верочка, покрутись, покрутись, направо покрутись, теперь налево. Дай налюбуюсь тобой и твоей формой… Ох, идёт она тебе!»

Маленькая Верочка разглядывала новенькое ладное военное обмундирование, примеряла мамину пилотку, любуясь собой в зеркале, всё время прикладывала руку к козырьку, как положено для приветствия. А тётя Оля всё смотрела то на маму, то на маленькую Верочку, то на мамину роскошную косу грустными блестящими от слёз глазами, как бы отвлекаясь от тяжёлых дум, а потом всё же сказала твёрдым, не терпящим возражение, голосом.

«А косу, Верочка, надо оставить здесь!»

Мама сначала удивилась, затем совсем по-детски заартачилась.

«Тётя Оля, Вы в своём уме? Да я ещё ни разу в жизни не стриглась. Столько лет отращивала! Да, это моя гордость, в ней вся моя жизнь, она пахнет моим детством, домом! Меня мама будет ругать, вот увидите…».

Всё спокойнее и тише произносила она свой монолог, потом остановилась, секунду помолчала, затем уже более спокойным голосом продолжила.

«В конце концов, ведь мне решать, да и война, говорят, не долго продлится! Всего несколько недель!»

Но тётя Оля была непреклонна. Она постаралась красочно описать, какие ужасы, даже самого короткого военного времени, маме предстоит пережить, как ей будет трудно во время военных действий ухаживать за своими густыми и длинными волосами. И тогда мама, не смотря на внутреннее противоречие, всё же согласилась «сбегать» в парикмахерскую и состричь косу.

Приятный мужчина, парикмахер от Бога, так и не мог долго уяснить, почему такая красивая девушка решила состричь такие шикарные волосы. Он возражал против окончательного маминого решения и призывал маму не расставаться с подобной прелестью, тем более на такое короткое время военных действий нашей доблестной Красной армии.

«Милая леди!»

Начал он.

«Война скоро кончится, и Вы не успеете пару раз помыть волосы. А вернётесь Вы в Москву, придёте ко мне, и я Вам сделаю настоящую дамскую причёску неописуемой красоты. И Вы будете такой красавицей! Настоящей актрисой!»

Но тут снова вмешалась тётя Оля, ей пришлось даже повысить голос на «мастера причёсок от самого Господа Бога», она просила не мучить больше девочку длинными речами, тем более, что на всё про всё ей было дано только три часа, а приступить, наконец, к своим прямым обязанностям.

«Обрезайте, наконец! Делайте, что Вам велят. Да, как можно короче, практически под мальчишку, под «полубокс». По крайней мере, на затылке!»

Старому парикмахеру, спасшему за свою жизнь не одну, не две, а тысячи таких же роскошных девичьих кос, ничего не оставалось делать, как подчиниться напору решительной женщины.

«Вашей родной тёте виднее, безусловно, но такая молодая и такая красивая девочка. Ах, какие роскошные волосы!»

Приговаривал он, накидывая на мамины плечи белоснежную салфетку.

Мама зажмурилась, ей впервые было страшно, она и не заметила, как её коса с изысканной изящностью в один миг была отрезана, с особой осторожностью и любовью положена на тумбочку, и парикмахер приступил к своим оставшимся основным обязанностям, к стрижке «полубокс».

После мастерски проделанной стрижки маме помыли голову, высушили, причесали и тут все окружающие ахнули: перед ними во всей своей красе сидел юный младший лейтенант с роскошной копной вьющихся волос, сверкающих тёмно-каштановым переливом. Маме очень шла подобная укладка, а к военному мундиру в двойне. Парикмахер не мог от мамы отвести глаз и всё время приговаривал:

«Боже! Чтобы мне не сойти с этого места, но я впервые не разочарован, впервые в жизни! И это поразительно! Вам бы, девочка, в кино сниматься, детей красивых рожать, а Вы на фронт! Не женское это дело! Эх!»

Двадцать пятого июня мамина 18-ая отдельная рота медицинского усиления (ОРМУ) полностью оснащённая необходимым медицинским инструментарием, оборудованием, операционным и перевязочным материалом, подобное снаряжение было в каждой спецгруппе, погрузилась в кузов одной из машин марки «Пикап», которые выстроились по улицам Москвы в длинную колонну."  Уже написано 270 стр.