Дурнево.

Александр Маркин

Пузатый карлик Мел Очкофф опять нажал втихаря кнопку переместителя и сбросил меня в пространстве и времени по шкале десять в четырнадцатой. И ведь как подкараулил гад, самый неприметный момент выбрал, беззащитный можно сказать. Только накатили по третьей он и даванул на нее, видать, на кнопочку-то…

Я наивен! Еле выбрался в прошлый раз, полтора миллиарда лет скитался по мирам и галактикам. Обратно на Землю попал случайно, добрые сущности помогли из седьмого измерения. Думал – все! Прибью этого гаденыша, залимоню ему в глаз или в ухо – мама родная не узнает, а увидел, так оттаяла душа. Он ведь подлый сопли сразу распустил, заверещал как резаный:

- Санек! Без тебя пропадаю совсем, накатить не с кем, поговорить тем более, последний собутыльник куда-то провалился три тысячи лет назад, а новых-то нет.

И на самом деле чуть не зачах, видно было по нему, я и расслабился, думал, остепенился он после таких страданий. Вот ведь сволочь, а? Пьет с людьми, без них жить не может, а только выпадет случай – хлоп и сбросит человека за пределы времени и пространства. Скулит потом, чахнет, а человека не вернуть. Попробуй, выпутайся из бесконечности. Там никакие приборы не действуют. Болтаешься между мирами и измерениями и не знаешь, то ли к Земле движешься, то ли от нее. И кто только ему переместитель доверил?

В общем, слабину я дал, купился на радость сбросоманскую и улетел. Не знаю, выберусь ли на этот раз. Даже представления не имею, в какой точке бытия проявился. Хоть бы направление представлять, но – нет даже намеков.

С такими мыслями шлепнулся на поверхность какой-то планеты в совершенно   неизвестном уголке вселенной. Приземлился довольно мягко, в некое подобие земного мха на болоте, но только его подушка - высотой метра полтора и пружинила так, что даже  не почувствовал призем…, тьфу ты, припланетения придется теперь говорить, что ли. С приземленьицем нынче проблемы у нас. Где ты, кормилица голубоглазая, ауууууу…

- Лежать нечего, пора двигать хоть куда-нибудь? – сказал сам себе и решил выкарабкиваться из пропащей ситуации любыми путями.

Выбрался из упругой ловушки и двинул в сторону далекого свечения на небе. Предположил логично, что свечение идет от поверхности, скорее всего. Следовательно, может иметь искусственное происхождение.

Отмерив, изрядное количество пространства, понял - не ошибся, впереди замаячили контуры большого города, если так его можно назвать. Подойдя ближе, увидел столь странное место, что никакого словарного запаса не хватит его описать. Невиданной красоты дворцы из серого мрамора, малахита, красного гранита и дорогого дерева были построены, вероятно, для каких-то гигантов и уходили темно-зелеными и медно-красными куполами в головокружительную высь.    Улицы и проулки между дворцами были вымощены в тех же тонах и из тех же материалов, но большинство из них представляло собой дощатые тротуары  из красного дерева с красивыми перилами. Всюду величественные деревья, напоминающие наши сосны, ели только размерами с шестнадцатиэтажку. Такое впечатление, что архитекторами этого города были гигантские ювелиры и плотники-краснодеревщики, созидавшие дома и улицы как драгоценности. Налет таинственности на всем, дух вечности, как на покрытой зеленью бронзовой статуе тонкой работы древнего мастера. Это был город, но в нем чувствовалась душа какой-то необыкновенной деревни с ее тихим размеренным строем жизни и дымчатой аурой. В своей сущности он был единым домом, хотя и состоял из отдельных зданий, как и положено населенному пункту. Жизнь в городе протекала как в квартире, в которой можно ходить из комнаты в комнату, не выходя на улицу. Все дышало роскошью, чистотой и тайной.

Над этим монументальным как бы городом, как бы деревней возвышалась гигантская крона еще более огромного дерева, упиравшаяся, казалось, в самое небо. Дерево напоминало могучего, кряжистого старика с косматой головой и жилистыми руками, которыми он поддерживал купол мироздания. Его ноги с вздувшимися, узловатыми венами росли из почвы, будто могучие корни. Со всей очевидностью это дерево являлось самим сердцем необыкновенного города-деревни, самой душой его. Ствол был усыпан симпатичными домиками-скворечнями, выполненными так же искусно, как и вся архитектура города и светившимися изнутри неярким, но притягательным светом, словно китайские фонарики. Однако главной достопримечательностью дерева-города было нечто другое, поразившее меня логической своей невозможностью и приковавшее все мое внимание так, что остальное отошло на второй план.

На разлапистых ветвях дерева вниз головами висели большие красивые лошади. Это были сильные и умные лошади с черными блестящими копытами, шелковистой шкурой, коротко и стильно стрижеными гривами и крупными головами. Что-то аристократическое присутствовало в их манере висеть вниз головой, скрестив передние ноги на груди и закрыв глаза. Время от времени некоторые из лошадей перелетали с ветки на ветку или спрыгивали на землю. В их плавных движениях чувствовались сила и изящество. В городе были существа, похожие на людей, они на площадях косами взбивали творог, в больших деревянных чанах, двигаясь вокруг них по одному и тому же кругу, и не умели разговаривать. Но нечто главное, вечное чувствовалось именно в лошадях, все остальные существа были второстепенны в силу отсутствия у них лошадиного разума.

Лошади знали себе цену. Это я понял сразу, как только  увидел их неподдельное царское величие. И они действительно были изысканных кровей. Им принадлежал город. Сначала я очень удивился своему знанию, но вскоре понял, что это знание дали мне сами лошади, которые общались между собой, не открывая глаз и не шевеля губами. Они говорили мысленно, но я все слышал и понимал:

- Странное существо, – сказала лошадь, висевшая прямо напротив меня.

Удивлению моему не было предела. Как она могла меня видеть, не открывая глаз? И тут же удивлялся еще больше, откуда мне известно, что эта лошадь – женщина?

- Это человек, – раздался голос коня, висевшего справа.

Явно почувствовал, что все лошади смотрят на меня с любопытством, хотя ни одна из них не шевельнулась и не открыла глаз.

- Человек? – переговаривались они между собой, - как любопытно.

- Как он может быть человеком, когда он умеет разговаривать? – спрашивали одни.

- Умеет разговаривать? - странно, - подхватывали другие.

- Но он совершенно напуган.

- И растерян.

- Он потерял дар речи.

- Он ошеломлен, - неслось со всех сторон.

- Человек, - обратилась ко мне молодая лошадь, о возрасте можно было догадаться по ее звонкому игривому голосу, – успокойся и скажи нам, откуда ты пришел?

Мне стало легко и спокойно. Эти удивительные существа жили за гранью добра и зла, и поклонялись совсем другим законам.

- Я живу на планете Земля, – ответил, а про себя подумал, правильнее было бы сказать – жил.

- Планета Земля, – сказала одна из лошадей, - это в мире материи.

- О! Это грубый мир, - подхватила другая лошадь. - Но почему ты думаешь, что правильнее говорить о твоей жизни в прошлом?

- Боже мой, я же разделяю речь и мышление и говорю только то, что считаю нужным и считаю не сказанным то, что остается в мыслях, -  подумал я. - Сейчас эти правила не подходят.  Они меня подводят, когда я желаю кое-какие мыслишки припрятать. Нелепое положение. Но как же лошади? Неужели они знают обо всем, о чем думают другие или их мысли – это их язык, а то, что они думают и хотят оставить про себя совсем из другого измерения?

- Ты прав, - услышал я голос старой лошади, - то, что ты слышишь,  это наш язык, но ты не слышишь наших мыслей, впрочем, как и мы сами.

- Это нечестно, - подумал я.

- Но мы ничего не можем сделать, - сказали лошади. - Мир материи, из которого ты пришел, слишком примитивен, чтобы создать способность проникать в глубины других миров.

И тогда я спросил у них, решив блеснуть познаниями земной философии:

- Так мир материи первичен по отношению к вашему или нет?

- Нет, - ответили лошади. - Мир материи в высшем своем проявлении – это разум человека, это – мысль. Такова конечная стадия его развития. Ничего сложнее и выше разума человеческого он породить не сможет. Что касается мира нашего, то это абсолютно противоположное явление по отношению к материальному миру. Он никак не связан с материальным или вашим идеальным миром, что, собственно, одно и то же. Наш мир и мы сами – это дух вселенной, но не тот дух, каким понимаете его вы, как мышление вашей вселенной, ее разум, как порождение вашей вселенной.  Нет, это самостоятельный мир, существующий сам по себе, мир, на фоне которого кружится в вечном танце бесконечное число других миров, самых разных и материальных, и нематериальных, в том числе и ваш.  Материя породила дух и тем самым стала доступна для нас, этот дух – всего лишь возможность контакта, связи между нами, но отнюдь не наша единая основа. Ваше идеальное, ваш разум для нас такая же грубая материя, как и бревно, например, для вашей головы. Мы можем взаимодействовать с идеальным, с духом вашей вселенной, но между нами огромная пропасть. Из мысли невозможно сделать кусочек нашего мира или нашего языка, точно так же, как и из материи нельзя сделать хоть что-нибудь из того, что ты здесь видишь.

- Но как же я вас вижу, слышу, как я дышу вашим воздухом, топчу вашу траву, - с недоумением спросил я? - Как же я осознаю самого себя, в конце концов?

- Ты ничего не топчешь и ничем не дышишь, поскольку тебя в нашем мире нет. Ты стоишь на траве, вдыхаешь незнакомый аромат, любуешься прекрасными дворцами и существами, но все это не материально и не идеально в вашем понимании, хотя для тебя нет в этом никакой разницы, поскольку тебе кажется, что ты все это ощущаешь как привычное, земное. Твоего разума сейчас нет и твоих ощущений нет, есть только мы и наш мир. Нет и осознания тебя самим собою, есть только мы, осознающие тебя, как самого себя. Ты вообще не можешь находиться в нашем мире. Если на Землю ты можешь попасть хотя бы теоретически, пролетев сквозь всю вселенную, оттуда, куда переместился непонятным образом, то к нам попасть из вашего мира невозможно, хотя мы и находимся с вами в одной точке пространства и времени. С позиций вашей логики наше совместное существование исключено, но мы, тем не менее, существуем вместе и одновременно, не досягая друг друга вопреки вашей логике. Наш контакт возможен лишь тогда, когда вы переходите в то измерение, в котором остаетесь как единица информации.

- Так я есть только память, которую вы вскрыли и пользуетесь как своей?

- Совершенно верно, это все, что остается от человека, покидающего свое измерение.

- Но у меня есть желания, я хочу вернуться на Землю.

- Это не твои желания, они тебе не принадлежат, поскольку тебя нет, а есть только мы.  Мы постигаем твои чувства, твои желания, твои рассуждения, которые хранятся в твоей памяти. Даже наши разговоры о «твоей» памяти всего лишь дань вашей логике. Ты не можешь говорить о «своей» памяти, ибо тебя нет, память есть, а тебя нет. О твоей памяти можем говорить только мы. Ты существуешь через нас и самим собой быть не можешь. Хотя тебе все это представляется иначе. Используя твою память, мы мыслим за тебя, воспроизводя твой мир и твои возможные действия, но так, как нам понравится.

- Используете мою память и рисуете свои картины, развлекаетесь?

- Ну не будь таким прямолинейным, ортодоксальным, все гораздо тоньше, хотя есть доля истины в том, что ты сказал. Все же твоя память несколько отличается тем, что умудрилась запомнить тебя как самого себя и под влиянием нашего проникновения воспроизвести некоторое подобие самосознания, но, по большому счету, это все равно мы.

- Вот так вот, они  - это я, а я – это они. Отпустят они мою память и «я-они» исчезну, – промелькнуло в голове.

- Совершенно верно, дружок. 

И тут я вспомнил Мел Очкоффа, чтоб ему пусто было. Очень сильно захотелось обсудить с ним эту проблему.

- Вот-вот, ты лучше ответь, что такое накатить, лупануть, соточка, термоядерка, винторезочка? - насмешливо спросил средних лет щеголеватый конь, плавно приземляясь у меня за спиной.

Чтобы там они не говорили про мое отсутствие, с полной ответственностью заявляю - почувствовал, как мои уши запылали алым пламенем, да и вся несуществующая физиономия в целом.

- Кто такой этот Мел Очкофф, расскажи, - и чего он так верещит на всю вашу вселенную:  Санеееек! Вернись! Пропадаю! – продолжил въедливый коняга, смешно копируя писклявый мелочкоффский голос.

- Дружбан это мой, по земной жизни, - ответил я, - вместе мы с ним коротали век свой материальный. А термоядерка и винторезочка – это растворители земных страданий. Лупане…, то есть примешь на грудь капель по сорок термоядерки, да винторезочкой отполируешь и тяготы материального быта уже не кажутся такими безнадежными.

- Дружбан, говоришь, - продолжал издеваться конь, - а может, расскажешь нам, как оказался здесь и что делать собираешься?

Понял я, Мел Очкоффа уже не выкрутить и сказал:

- Он ведь не со зла сделал, по глупости, от недостатков по рождению и воспитанию.

Лошади с интересом разглядывали меня закрытыми глазами. Видимо трудно им было понять, почему я вдруг Мел Очкоффа выгораживать начал, но я и сам не понял, почему?

Вдруг конь, собеседник мой, произнес:

- Не увидишь ты его больше, руки он на себя наложит скоро.

Жесть! Больше ведь в мире и нет никого, с кем меня могла связывать проявленная форма существования. Когда-то у меня были родственники, дети, жена, но они кинули вселенную и ушли в такое глубокое небытие, из которого нет никаких шансов пробраться обратно. Даже если захочешь, дорогу не найдешь.

- Да не волнуйся ты так, - продолжил конь, - термоядерки, конечно, здесь лупануть не с кем, но кое-что тебе понравится.

- Так я здесь останусь, что ли, - воскликнул от отчаянной догадки? 

- На несколько сотен миллиардов лет, - ответил конь.

- А потом, - поинтересовался я?

- Потом вернешься на Землю к жене и детям, когда к твоей памяти подселится свободно блуждающее зерно сознания, – сказал конь.

- Подселится сознание, загрузится моей памятью, это я понимаю, но откуда возьмутся жена и дети, ведь их уже не найти?

- Вот я и говорю, найдетесь через пару сотен миллиардов лет, в этот раз. Так комбинация складывается.

- Что, все по новой закрутится?

- По новой.

- Приемлемо, в принципе, - подумал я, - вот только как скоротать здесь двести миллиардов лет, да еще и без Мел Очкоффа?

- А не проблема, - сказал конь, - покинем мы твою память и до той поры, пока вольношатающееся зерно сознания в нее не залетит, никаких миллиардов лет для тебя не будет, закрыл глаза, открыл глаза и вперед в новый старый мир со знакомыми песнями.

- Дела…  - А вы так и будете, - кивнул я в сторону дерева и висящих на нем его сородичей?

- Так точно, Санек, - подмигнул конь, - мы будем все так же висеть вниз головами  на этом дереве в нашей любимой деревеньке Дурнево.

- Так вот как оно называется, местечко это – Дурнево! - сразу вспомнил я. Вот куда сбросил меня пузатый плут и неисправимый пьяница Мел Очкофф. В голове стучало, когда летел в пустую темноту – Дурнево, Дурнево, Дурнево… Но все вылетело после приземления. Теперь вспомнил!

А.В. Маркин