Отрывок их повести «Было ли…»

 Отрывок их повести «Было ли…»

Русских красавиц фамильное золото

Жаркоблистает в ночных кабачках…

                                                   -Боже, поручик!

Вы были так молоды…

Вальс при свечах, соболя на плечах…

Мертвых забыла, а вспомнив, заплакала,

Нитка кораллов

                                             Краснее рябин.

Дышит метель или веером ласковым

Ласково веет вечерний Харбин…

«Дым эмиграции» Михаил Вишняков

Сибирь станция.Вокзал. Растерзанные тела офицеров и членов их семей. Большая кровоточащая свалка трупов. Куски  проткнутых конечностей на брошенных  штыках, там и тут торчащие вилы,  и вездесущее воронье,  каркающее и ждущее,  когда же отъедет этот орущий беснующийся поезд из убийц и насильников, чтоб полакомиться падалью из некогда  талантливейших и красивейших людей планеты.Какая разница вороне, что клевать: глаз офицера или бомжа? Главное, чтоб не съел кто-нибудь другой. Главное, чтобы не утащили и не отобрали  падаль - смысл существования вороны и ей подобных. А из кого она состоит ей по большому счету наплевать. Так же, как наплевать на это  зрелище тем,  кто сейчас бесится и орет дурными, пьяными голосами в  вагонах VIP-класса, там же мочась и гадя,  веселясь от этого еще больше, некогда принадлежащим офицерскому составу Его Величества.  На столе вагона-ресторана  дергалась, пытаясь танцевать обрюзгшая  в грязном рванье пьянчужка. Неопределенного цвета лохмы давно немытых и нечесаных волос лезли в беззубо искривленный рот и прятали от нелюдей безумно блестевшие красные залитые спиртным глаза,  в которых была сама пустота и смерть.Нормальному человеку без содрогания и страха просто невозможно  бы было смотреть на пляшущую женщину. Казалось, это пляшет само отчаянное безумие. Но дикарям  наобломках  собственноручно  уничтоженных и разграбленных  офицерских купе было от этого зрелища ещевеселее. Они визжали и хлопали в ладоши. А особо остервенелые кололи ее штыком,чтобы не сбивалась и скакала быстрее под аккомпанемент балалайки, бездарнобренчащей не поймешь какой мотив и гиканье пьяной толпы.

Вдруг ворона сидящая на куче тел и что-то рвущая недовольно каркнула и  резко взлетела вверх напугав своим криком  и прервав  оргию нелюдей.

-Эй, Сонька!Поди глянь, чего там копошится.  И добей эту белую сволочь, не дай бог выживет! На, возьми штык. Будут дергаться коли.Че, онемела? Идись туды и быстрее вертайся. Отъедем сейчас. В Питер едем!Нечаво нам тут более делать. Ужо все сделали.

И неопределенного возраста пьянчужка, пошатываясь, опираясь на штык пошкандыбала к человеческой свалке, что-то напевая себе под нос и зыркая по покойникам красным глазом. Вдруг взгляд ее остановился на теле молодой, но совершенно седой женщины, как бы укрывающей собой убитого офицера. Взгляд стал на время осмысленным… и в нем появилась чудовищная боль и сострадание. Первым желанием пьяньчужки было бросится к распростертой женщине, но окрики сзади остановили  порыв. Танцовщица увидела, что женщина жива, только ранена. Показать, что она заметила это, значит  произнести  смертный приговор.  Над ней тут же надругаются, как когда-то было с безумной,  и растерзают  голодные до  нечеловеческой забавы нелюди. Пьянчужка медленно подошла, постояла над раненой и наклонясь  прошептала:

-Не шевелись Анетт, поезд скоро отъедет. Я спасу тебя…

-Софи…не добивай нас…сними кольца с рук …уходи… уходи … подруга….

Бывшая прима оперной сцены Софи, трясущимися руками стягивала кольца с рук рядом лежащей женщины, тихо называя  имена ведущих французских ювелиров. Потом также медленно побрела к вагону. Из которого жадно глазела банда нелюдей. Из вагона выпрыгнул один из них, выхватил из рук пьянчужки золото и оттолкнул танцовщицу, отчего та скатилась по насыпи к груде мертвых тел.  Поезд тронулся, а толпа завизжала  в восторге от выходки своего товарища.

-Туда тебе и дорога, потаскуха…

- Сонька,  да ты прелесть…какой у тебя звонкий голосок…. Ты, будешь примой!  Точно, не смейся. Я тебе правду говорю, ты будешь примадонной оперной сцены! Я это ясно вижу: выходит наша Соня на огромную освещенную рампами и софитами сцену и зал взрывается овациями, к ногам летят букеты. Репортёры прорываясь ближе к сцене наступают друг другу на ноги и чертыхаясь роняют свои фотоаппараты. На них напирают влюбленные почитатели таланта Софи. Образовывается куча-мала…А прима Софи начинает петь…..Над залом проносится вздох восхищения…Под сценой замирает копошащаяся  чертыхающаяся, готовая вцепиться друг другу в глотку куча журналистов и почитателей…. Замирает и с благоговением рассасывается, усаживаясь просто там, где стояли на пол с открытыми ртами…. И все вокруг сцены: зрительный зал, оркестровая яма, кулисы и все кто находится в радиусе Сониного голоса проваливаются в глубину очарования вокального искусного пения. В воздухе, как будто носятся маленькие эльфы с хрустальными колокольчиками. Им подыгрывают крошечные младенцы-арфисты. Пахнет разогретой на солнце цветочной пыльцой. И кажется, что все действие происходит на огромной солнечной поляне: жужжат пчелы, порхают бабочки, ласково светит утреннее еще не палящее солнышко. Любовно обвевает нежный ветерок. И над слушателями таланта Софи разливается умиротворяющая гармония любви и благодати….

Веселый девичий смех прерывает Анютин монолог.  И белокурая тоненькая  миловидная пятнадцатилетняя девчушка целуя подругу, звонким мелодичным голосом с восторгом произносит:

- Ну ты Анетт, вечно как насочиняешь, так точно хочется стать примой. Так и видишь себя в шикарных шелковых платьях…Белоснежных манто…вуаль…цветы…репортёры…белая карета….тройка с золотыми гривами…и принц в смокинге…. И я жеманная, капризная,поджав губки позволяю себя увезти в сказочный дворец…..